Рид Грачев - Ничей брат[рассказы]
— Папа едет в командировку! — крикнул сын, вбегая в коридор.
— Тише, — шепнул Мухин, — нечего орать. Подумаешь — командировка.
Женщины на кухне встревоженно посмотрели на Мухина. Его жена сняла с плиты кастрюлю и понесла в комнату.
— Собери вещички, — сказал ей Мухин. — Еду в командировку.
— А что собирать? — спросила жена.
— Ну, не знаешь, что ли, — ответил Мухин. — Мыльницу, щетку, полотенце…
— Одеяло положить? — спросила жена.
— Не надо, наверно, — сказал он.
— Я спрошу, — сказала жена. — Миронов часто ездит в эти командировки.
— А ты куда, папа, едешь? — спросил сын.
— На кудыкину гору, — ответил Мухин. — Знаешь, где?
— Я тебе яичек сварю, — сказала жена.
— Положи еще пирамидон, — сказал Мухин. — Голова немножко трещит.
— Папа, надо смерить температуру! — крикнул сын.
— А ты ешь, что мать дает, — строго сказал Мухин. — Обойдемся и без температуры.
Но жена взяла из шкафа градусник и подала Мухину.
— Вот еще, с температурой не пущу…
— А как тогда производство? — спросил Мухин, расстегивая рубашку. — А что без бумаги будем делать?
— А что хотите, — крикнула жена. — Все равно больного не пущу.
— Не по–государственному судишь, — строго сказал Мухин. — Не заботишься о детях. А на чем Витька писать будет?
— Я, папа, могу и на обложках, — сказал сын.
— Ты лучше кашу доешь…
Мухин вынул градусник и стал рассматривать его на свету. Сын подошел сзади и крикнул:
— Тридцать семь и семь!
— Ну вот, — сказала жена. — Ложись, вызову врача.
— И так не помру, — сказал Мухин. — Всего на полградуса выше нормы.
Сын крикнул:
— Ну да, а в тот раз тридцать семь и четыре было, и то врача вызывали!
— Тот раз у меня грипп подозревался, — сказал Мухин. — А ты лучше компот пей… Вари, мать, яички, а ты, Витя, позвони, когда пригородные поезда с Московского идут?
— Куда? — спросил сын.
— В направлении Москвы. Пригородные… Беги.
— Никуда, Витя, не ходи, — сказала жена. — Не пущу тебя больного. Свалишься, где тебя искать.
— Вари, мать, яички, — сказал Мухин. — Чемоданчик давай.
Сын ушел в коридор, и Мухин, надевая пальто, слышал, как он говорит в коридоре: «Папа едет в секретную командировку в направлении Москвы».
Мухин прошел на кухню, и соседки посмотрели на него с любопытством. Тогда он сказал жене:
— Ладно, чего там. Обойдусь без яичек. Командировочные есть.
— Вот еще, — сказала жена. — А вдруг там магазинов нет?
— В командировках часто не бывает магазинов, — сказала жена Миронова. — Или закрытые все, как нарочно.
— Ладно, куплю чего у местного населения, — сказал Мухин. — Да там столовая должна быть… на комбинате.
— А наш отец ездит в Облпотребсоюз, — сказала Миронова.
— Это он в последний раз, — возразила жена Мухина, — а то все по районам.
— Он послезавтра снова в Облпотребсоюз поедет, — сказала Миронова. — Ругаться посылают.
— Мне тоже ругаться придется, — значительно сказал Мухин. — Там, в Снабсбыте, их всех отругать надо… Бездельники!
Он проверил в комнате документы и положил их в бумажник.
— Ну, до свидания, Елена. Сына береги, и чтобы он не шлялся по улицам поздно.
— Хорошо, Кузьма, — сказала жена. — В случае болезни напиши.
Прибежал из коридора сын и протянул Мухину руку:
— До свидания, папа, я двойку по арифметике исправлю. Желаю успехов.
— Слушай маму, — строго сказал Мухин.
Когда он открывал дверь, из комнаты вышел Миронов с газетой.
— Ну, Кузьма, как тебе нравится Африка?
— Африка что, — ответил Кузьма. — Африка ничего. Так им, колониалистам, и надо. Мы потом это дело обсудим.
— В командировку, слышал, едешь? — спросил Миронов.
— Да вот посылают? — скромно ответил Мухин. — Потрясти там народ…
— Ну давай, — сказал Миронов. — Не забудь командировочное отметить.
— Ладно, спасибо, — сказал Мухин. — До свидания.
Когда поезд тронулся, Мухин заснул.
Колеса стучали: снаб–сбыт, снаб–сбыт, снаб–сбыт…
Потом быстрее: снабсбытснабсбытснабсбыт…
«Я им покажу, — думал во сне Мухин. — Они у меня узнают».
Тогда появился Снабсбыт. Он сидел в директорском кресле и курил сигарету «Друг». На столе у него стояли три телефона. Они звонили одновременно. Крутился вентилятор.
Снабсбыт смотрел на Мухина маленькими сердитыми глазами и постепенно краснел. Затем он что–то сказал. Телефоны звонили одновременно и мешали понять, что он говорит. Снабсбыт еще что–то сказал, и его тонкие губы сжались, а подбородок заколыхался. По движению губ Мухин догадался: «Не дам!»
«Не дам, не дам, не дам», — застучали колеса.
«Как это — «не дам»?» — крикнул Мухин, и у него похолодело в спине. Он подумал: «Разве кричать можно?» — и решил: «Можно». Он крикнул еще раз: «Да это же государственное дело!» Снабсбыт смутился и нервно затянулся сигаретой. Он крикнул что–то в ответ.
«Красный нос!» — догадался Мухин. Он потрогал свой нос пальцами и крикнул: «Не ваше дело, я почти не пью!»
Снабсбыт криво усмехнулся.
Мухин крикнул: «У нас кончается бумага!»
Снабсбыт опять сказал, и Мухин понял: «Бездельник!»
Стало тихо. Снабсбыт смотрел на Мухина, улыбался. Потом положил руки на стол и приподнялся. Мухин догадался, что Снабсбыт не хочет с ним разговаривать.
Тогда он сказал: «Я же не по своей вине. Служба такая. На два часа дела. А вот когда переучет или там инвентаризация, дела по горло, ей–богу. С утра до вечера. А что я вчера в буфет заходил, так сто грамм красного выпил, чтобы согреться. А тут дело такое, что без бумаги фабрика станет, детишкам писать не на чем. Войдите в мое положение…»
Снабсбыт ехидно засмеялся и начал краснеть.
«Только не краснейте, — сказал Мухин, — а то я…»
Стало темно, только светилась сигарета Снабсбыта. Мухин заметил, как из–за самого Снабсбыта выходят еще двое с сигаретами в губах, и сказал, тяжело двигая языком: «Часы у меня уже сняли тот раз… у «Великана»… Разве не помните?»
Его ударило в лоб, наискось.
Он заворочался и проснулся.
— Снабсбыт, — сказал он, потирая затекший лоб.
Под пальцами было мокро, и на скамейке, где лежала его голова, осталось влажное пятно.
«Ломает меня», — подумал он и сунул руку в карман, где лежал бумажник. Посмотрел в окно, в черноту. Посмотрел на женщину, спящую сидя. Потом вышел в тамбур. Там стоял проводник с фонарем. Мухин еще раз удивился: «Правда, ломает…»
Проводник открыл дверь.
— Вы бы прикрыли, — сказал Мухин. — Знобит что–то…
— Да уж приехали, — ответил проводник.
Вдруг стало светло от высоких окон вокзала. Поезд остановился, и Мухин, кряхтя, сошел по ступенькам на грязный снег.
Вокзал поплыл перед его глазами светлыми кругами, сзади поддало ветром.
«Качает меня, — подумал Мухин. — Вот уж правда. Но нельзя…»
Он выпрямился, и вокзал встал на место. Светлый дворец с высокими полукруглыми окнами и башней стоял в темноте, тихий, должно быть, пустой. Мухин поднял голову и увидел звезду на шпиле в мутных отсветах фонарей. На фронтоне изгибались два крученых кулька, из них сыпались каменные яблоки и груши. Мухин попытался вспомнить, как называются такие кульки, но не смог.
Чемодан показался ему тяжелым, а в коленях будто появились ватные подушечки. Мухин пошел качаясь через путь, добрался до перрона и поднялся по белым мраморным ступеням. Огромная дубовая дверь с латунным узором долго не поддавалась. Мухин дернул что есть силы и протиснулся через щель в зал.
Снова разбежались перед глазами светлые пятна, хлопнула дверь, гул пошел, стекла звякнули.
«Так нельзя», — подумал Мухин и сощурил глаза: он увидел каскады хрустальных слезок над множеством матовых ламп. Люстра дрожала, и радужные огоньки бежали по кругу.
«Прямо дворец», — подумал Мухин и опустился на желтую скамью.
В зале никого не было, светилось бледно окошечко кассы, да за дверью, ведущей в город, кто–то тихо говорил.
«Узнать, когда автобус в райцентр», — подумал Мухин, приподнялся и упал на место. Черные окна пошли колесом.
''Что же это? — подумал Мухин. — Как свернуло… так и совсем можно…»
Он глотнул воздуху, и воздух, как сухой хлеб, прошел в горло комом. Открыв глаза, он ясно увидел светлые буквы таблицы над кассой, но тут же таблица ушла в розовую муть.
— Эй, — сказал Мухин, — эй, эй… — и услышал, что говорит слишком тихо.
Заскрипела протяжно дверь. Резкие звуки впились Мухину в уши, становились все громче и громче, и тогда Мухин прищурился и посмотрел на дверь. Показалась женщина в коричневом пальто. Она осторожно огляделась, потом посмотрела на Мухина и вошла на цыпочках. Дверь хлопнула в самые уши Мухина, он поморщился и улыбнулся, глядя, как женщина идет на цыпочках. У нее были черные чулки на тонких дрожащих ногах, распущенные седые волосы. Она покачивалась, скользила на мокрых плитках пола.
